Художник и предприниматель Алексей Максаков о том, как одновременно существовать в бизнесе, сохраняться в искусстве и воспитывать детей.
У него своя кожгалантерейная мастерская в Петербурге, нет художественного образования, зато есть огромное желание рисовать: не для выставок – для себя.
Из троих его детей только старшая дочь Юля (23 года) окончила музыкальную школу. Вторая дочь Варя (16 лет) музыкалку бросила и мечтает пойти в медицину, а сын Ваня (18 лет) недоучился в художественной – не будешь же там силой держать.
При этом, Алексей Максаков все равно уверен, что «стремление к творчеству – свойство каждой души, а люди – соработники Творца». Просто проявляться это может по-разному. И даже если это твои дети, которым очень хочется передать то, что любишь, знаешь и умеешь, они могут самовыражаться по-своему.
Все началось с фенечек
— Вы начали своё дело в 90-х — это было что-то вынужденное? Были ли другие амбиции? Например, заниматься только живописью?
— Я учился в институте, а по вечерам писал картины. Ни то, ни другое не приносило никаких доходов (смеётся). А моя мама всегда шила. Как-то мой институтский приятель попросил её сшить кожаную куртку, и остались обрезки, из которых я сделал браслеты. Тогда многие носили такие, еще они называются фенечками. В то время Гостиный двор ремонтировался и был со стороны Невского проспекта закрыт забором, на котором вывешивалось огромное количество прокламаций – это называлось «Стеной гласности». Народу разного было много: демократы, анархисты, монархисты, рядом бандиты… Появилось много новых печатных изданий, которые продавали дети, студенты или сами активисты. Среди торгующих газетами у меня был знакомый. Я попросил его сверху на газеты положить эти браслетики – отдал ему штук десять и полчаса погулял по Невскому. Вернулся, а он мне отдал 80 рублей – по тем временам это была очень приличная сумма, ещё в ходу были старые советские деньги. Это было самое начало 90-х.
Всё шло поэтапно. От женских и мужских украшений я перешёл к ремням и поясам. Первые три-четыре года я работал один. Хотя у нас была творческая группа – мы общались между собой, помогали друг другу купить какие-то материалы, инструментиками разжиться. Никакого образования, наставничества мы не имели, то есть всё это – только опыт. С одной стороны, мы потеряли очень много времени, пока сами прошли этот путь и достигли чего-то, с другой – мы не были отягощены правилами. Так мы начали работать с материалами, которые в этой области ранее не использовались.
Параллельно я продолжал учиться в педагогическом институте имени Герцена. Диплом у меня учителя истории. Но почти сразу я понял, что в школе работать не буду. Когда я первый раз пришёл на практику в школу, мне там очень не понравилось – много людей, которых нужно контролировать. Эта ответственность меня, вероятно, испугала. Я почувствовал, что всё равно буду стремиться в свой «улиточный панцирь». Мне очень хотелось иметь свою мастерскую. Это как раз то место, своя территория, где ты существуешь, находишь какой-то мир внутри себя и строишь его вокруг.
Семья, кожгалантерея и «идеальный день художника»
— Семья – это тоже такой мир?
— Нет, семья мной всегда воспринималась традиционно. У моих родителей была полная семья, у старшего брата, и я понимал, что у меня будет точно так же. А творческая реализация была для меня новым ощущением потому, что в семье моих родителей никто этим не занимался. И среды общения – с художниками, ещё с кем-то таким – у меня не было и до сих пор нет. С одной стороны, это плохо, с другой – хорошо. Иметь выход в эту среду по необходимости неплохо, но постоянно в ней общаться я бы не хотел.
Алексей Максаков с супругой.
У меня никогда не стояло выбора: семья или творчество. Я это для себя не разделяю. Тем более, что с годами это всё пришло к таким формам, что противоречия не возникает. Единственное, я бы хотел, чтобы основная работа – кожгалантерейная – занимала намного меньше времени, чтобы можно было больше заниматься живописью.
Как я себе представляю идеальный день художника: просыпаешься и, не вставая с кровати, делаешь какие-то наброски, которые впоследствии могут перерасти в нечто большее. Человек ведь не может всё время стоять у мольберта и писать, писать. Нужно делить творческий процесс на какие-то этапы. Потом идёшь готовить холсты, потом работаешь с уже готовыми набросками, приводишь их к каким-то размерам. Ещё у тебя есть уже начатые работы – можешь какое-то время посвятить им. Это очень важно, когда никуда не торопишься и постоянно себя контролируешь – что тебе сейчас нужно и что у тебя получается лучше всего. Возникла какая-то идея, ты взял холст и сделал эскиз. Можешь его оставить на время, потом вернуться и ещё на него посмотреть. Вечером, бывает, три-четыре часа поработаешь за мольбертом – физически устаёшь. Ведь это действительно тяжело – стоять в напряжении, под разными углами зрения всё это рассматривать, ловить свет. Но отвлёкся, возвращаешься к эскизу и живёшь с ним, разговариваешь с ним – он тебе нравится или не нравится, или ты его боишься. Причём он может пугать тебя по-разному. Иногда видишь, что это не твоё, но тебе хочется это сделать. Или видишь, что хорошо получилось сейчас и боишься это испортить потом. И вот если поймал волну, можешь остаться на какой-то глубине, можешь ещё глубже в это нырнуть, а можешь всплыть.
Но между этим всем, конечно, семья – самое главное. Им показываешь наброски, что-то обсуждаешь.
— Как семья относится к вашему творчеству?
— С пониманием, во всяком случае (смеётся). Дети особого интереса не проявляют. Я так понимаю, это объясняется тем, что они выросли среди этого: сколько дети себя помнят, картины на стенах висят. Другое дело, если возникает сюжет или какая-то форма, которые их могут затронуть.
Например, очень интересный сюжет возник в Крыму во время летнего отдыха: мы спускались по склону и держались за руки, чтобы никто из нас не упал вниз, а солнце было у нас за спиной – и мы все одновременно увидели нашу тень, которая очень длинной проекцией легла на склон. Это был готовый сюжет для картины. В этом всё: солнце, любовь, дети, отдых, счастье. Картины нет, но есть эскиз.
Фото из семейного архивам Максаковых.
Рождение идеи и работа над эскизом – это самое интересное. Здесь больше всего выражена творческая составляющая. А когда начинаешь это воплощать, нужно проявить упорство. Бывает, приложишь много труда и видишь, что не вытягиваешь эту тему – нужно найти в себе силы переделать это всё. Можно не один раз переделывать. Может вообще не получиться. И это моё слабое место – отсутствие профессионального образования: я часто не могу нарисовать то, что вижу. Или понимаю, что мне воплощение какого-то замысла будет стоить такого труда, что не берусь за него.
— А как дети воспринимают вашу работу?
— Думаю, что они воспринимают её, как продолжение нашей общей семейной жизни. О том, кем работает их папа, мои дети говорят по-разному. Как правило, говорят, что кожгалантерейщик. Поскольку они понимают, что единственный доход семьи связан с этим, то моя профессиональная принадлежность определяется так.
Про то, что я художник, они говорят очень редко, в каких-то общих разговорах. Во всяком случае, я не слышал, чтобы они между собой или своим друзьям говорили: «У меня папа – художник». Вот соседи по даче почему-то воспринимают как художников и меня, и моего тестя. Возможно потому, что мы оба носим бороды, а тесть ещё в своё время ходил по деревне в чёрном берете (улыбается).
Картина Алексея Максакова.
Бизнес без риска и без конкуренции
— Малый бизнес — это риск. Вы сознательно на него шли? Когда вы начинали, у вас были запасные варианты, чтобы прокормить семью?
— Варианты с риском не для меня. Могу сказать: за всю жизнь я взял кредит только однажды – когда мы купили стиральную машину. Хотя запасного варианта, чтобы прокормить семью, у меня на сегодняшний день нет. А до 40 лет я думал, что в случае чего могу пойти работать в школу. Другое дело, что в начале 90-х у школьного учителя была мизерная зарплата и отсутствие всяческих перспектив.
На самом деле этот вопрос меня волновал – как долго существовать в бизнесе и как сохраниться надолго в искусстве?
Для бизнеса я придумал такую формулу: конкуренции не существует в принципе.
То есть вот об этом не нужно думать никогда. Это не психологический выверт такой, не самовнушение, это убеждённость в том, что если человек честно делает свою работу, если не пытается кого-то обманывать, если не ищет быстрых больших денег – тогда никаких особенных опасений возникать не должно.
Такая убеждённость подтверждается и моим личным опытом, и опытом многих людей, с которыми я работал на протяжении всех этих лет. Конечно, бывают обстоятельства непреодолимой силы, но они бывают в любой области – например, ты можешь заболеть, потерять трудоспособность и тому подобное.
Конечно, какой-то бизнес может и не выжить. Но человек, который откроет ремонтную мастерскую, будет существовать. Это не история с высоким доходом, это одна из альтернативных форм выживания: можно пойти работать на государственное или частное предприятие, а можешь заняться чем-то сам.
То есть конкуренция есть – как явление экономического характера, её невозможно отменить. Её нет у меня в голове для меня самого (улыбается).
Когда я захожу в кожгалантерейный магазин и вижу разнообразие товаров, всегда себя спрашиваю: «А кто покупает твое?» Ответа не нахожу и понимаю, что нужно просто вернуться в свою мастерскую и работать. Заказы, как правило, есть. Если нет – то я работаю на склад и разрабатываю новые модели. Обновление ассортимента не должно останавливаться никогда – в буквальном смысле: ты едешь куда-то, идешь, ешь и смотришь на людей. Рассматривая их, я нахожу информацию о сочетаниях цветов и стилей, о том, что для них органично, удобно, функционально.
— Насколько стабильно вы себя чувствуете?
— В моём восприятии существует какой-то религиозный план. С его помощью я для себя решаю очень много вопросов, в том числе и связанных с предпринимательской деятельностью. Это касается общения с работниками, с заказчиками.
Вот ситуация: летняя жара – 35º. Швеи говорят: «Работать невозможно». Ну, значит, не работаем. Они спрашивают: «А что по деньгам?» Отвечаю: «Заплачу среднюю зарплату».
Как ты хочешь, чтоб с тобой поступили, так и ты с людьми поступаешь. Поступай с людьми по-божески. Если используешь опыт православного общения, тебе не нужно ломать голову над профессиональной этикой. Может быть, это не приносит прибыли, но, безусловно, сохраняет твой бизнес в целом. На сегодняшний день другого способа выживания я не вижу.
Витрина магазинчика Алексея Максакова.
Дети и деньги: откуда что берется
— Если возникают проблемы в бизнесе…
— Они всегда есть (смеётся).
— …семья должна о них знать?
— Обязательно.
— Детям нужно объяснять: «Мы сейчас не можем то и то позволить себе потому, что…»?
— С детьми вообще нужно обо всём разговаривать, в том числе и о работе. Иначе с ними кто-то другой поговорит, и ты потом вообще не будешь знать, что делать.
Очень многие хотят с детьми поговорить, как я теперь понимаю, особенно на уровне поколений — поколениями пытаются управлять, насаждать детям разные идеи. Так что родителям нужно говорить с детьми хотя бы с профилактической точки зрения. Понятно, важна открытость, искренность, всё должно делаться с любовью.
Вот у тебя, допустим, случились какие-то перебои с поставками, ты не получил деньги, на которые что-то обещал детям купить. Ты приходишь и рассказываешь всё как есть, предлагаешь или отложить покупку или рассмотреть другие варианты. Дети это воспринимают нормально.
— Как воспитать в детях правильное отношение к деньгам, к труду?
— Передача знаний от родителей к детям происходит в другой форме, нежели обучение в школе, то есть она происходит естественным образом при обычном общении. Труд — только через вовлечение, через совместные дела.
Я привожу детей в мастерскую, но не заставляю там работать, а просто показываю, объясняю, даю потрогать, даже понюхать кожу. Дети всё время раньше говорили: «Папа, от тебя пахнет кожувинками» (улыбается). Это у нас слово семейное такое — «кожувинки». Иногда дома делаю какую-то работу. Главное — не что именно ты делаешь, а чтобы дети видели: ты что-то делаешь. Они понимают, откуда что берётся. Этого достаточно.
Это проблема, когда дети видят, только как родители приходят после рабочего дня и отдыхают, смотрят телевизор… А надо, чтобы они видели и другое.
А что касается денег, то здесь у нас сталкиваются две точки зрения. Жена выросла в условиях, когда её ограждали от денег, и она эту же систему проецирует на наших детей. Меня от денег не ограждали — родители всегда давали какие-то деньги. Причём, насколько помню, только они и давали — ни бабушки, ни дедушки, никакие другие родственники. В основном это делал отец. И я точно так же поступаю в отношении детей. То есть такая преемственность.
Воспитание: не навязывать, а дать возможность попробовать
— Трое детей — насколько по-разному вы их воспитывали?
— Ну, во-первых, очень по-разному приходится воспитывать мальчика и девочек. Мальчишкам больше прощается, больше разрешается. Девочки по дому больше хлопочут, так как они традиционно образ матери воспринимают и вовлекаются в это всё. А мальчишка убежал на улицу, шалит по дворам – какое уж тут воспитание… (смеётся) На самом деле, у нас дети домашние, но всё равно это сказалось.
Во-вторых, очень трудно проанализировать, насколько по-разному я отношусь к своим детям. Но, естественно, по-разному. Например, знаю, что могу сказать одной дочери и что не могу сказать другой, так как сказанное её обидит.
А есть вещи, про которые я знаю, что они неприятны, но всё равно говорю, так как какие-то ситуации надо менять. И есть предел, до которого я как папа могу оказывать давление на девочек, тем более сейчас, когда они уже серьезные взрослые люди.
Алексей Максаков с дочками.
— Когда родилась ваша старшая дочь, вы были церковным неофитом. Отразилось ли это на её воспитании?
— Да, я уже был крещён и только начинал воцерковляться. Первый ребёнок всегда собирает на себя максимальное количество родительских экспериментов. Но от этого бывает и самая большая отдача. Младший ребёнок, особенно когда он у родителей пятый или шестой, уже идёт по накатанной. А с первым – первая музыкальная школа, первый институт…
Что касается влияния нашей воцерковлённости, то, конечно, мы Юлю отправляли в православные школы, ездили в паломнические поездки. Когда она подросла и стала ходить в музыкальную школу, я ей говорил: «Закончишь музыкальную школу, будешь у батюшки в хоре петь, потом поступишь на регентское отделение в семинарию». А она мне всё отвечала: «Папа, не приставай ты ко мне! Не хочу я быть регентом!»
Потом репетитор, которая с ней занималась, предлагала ей поступить в музыкальное училище, говорила о возможности в дальнейшем работать с детьми. Но Юля отвечала, что не воспринимает детей как тех, с кем можно работать. Но чудесным образом случилось так, что она тоже закончила институт (теперь уже университет) им. Герцена, работает логопедом с маленькими детьми в коррекционной школе. И почему-то она довольна – для меня до сих пор это загадка (смеётся).
— Дети соответствуют вашим ожиданиям?
— Мне раньше казалось, что в молодости человеку всё надо, всё интересно, он всего хочет. И я настраивал себя на то, что буду сдерживать своих детей – чтобы они не делали многих вещей, от которых я хочу их уберечь. Но произошло по-другому.
Интегрироваться в современную жизнь со всеми её особенностями и опасностями они не очень-то стремятся, но при этом они не восприняли и наш с женой уклад – уклад обычных постсоветских людей, которые до сих пор не очень хорошо себя чувствуют в нынешней эпохе.
Хотя, конечно, про моих детей нельзя сказать, что они совсем не вовлечены в современность: социальные сети, информация, которая там захлёстывает человека – это всё присутствует и у них. Ребенок может часами смотреть какие-то ролики. Я спрашиваю: «Ты за это время сколько роликов посмотрела?», отвечает: «Я даже не считаю» – «А смысл?» – «Нет никакого смысла. Просто убиваю время». Получается, что человек загружает себя информацией, которую не воспринимает, как важную, он просто «выключается». Это как беллетристику читать и перечитывать, потому что через год уже не помнишь сюжет. Но когда читаешь – выставляешь внутренние цензурные рамки, то есть рисуешь в воображении события в приемлемом для тебя виде – те же сцены насилия, например. А в ролике получаешь то, что дают, определенное психологическое воздействие. Но дети этого не боятся, они с этим выросли.
При этом – у них есть что-то своё. И они туда не пускают никого. Во всяком случае, с мамой девчонки более откровенны, а для меня этот мир закрыт. А я готов им открыться полностью. Но им это неинтересно…
На самом деле, проламываться через этот барьер и не нужно. Всё намного живее, если открывается в двухстороннем общении. Иногда мы чувствуем, что находимся на одной волне. Происходит какой-то толчок, событие (это может быть даже удачная шутка, совместный просмотр чего-либо, гости) – и мы чувствуем единение и общаемся.
Семья Максаковых.
— Как вы считаете, у родителя есть моральное право запрещать детям то, что он делает сам?
— Да, обязательно. Здесь опять же приходит на помощь опыт Православия. Да, у меня есть проблемы, но я с ними борюсь – и дети должны это видеть. Как раз на примере этой борьбы, может быть, даже не очень удачной, у детей формируется их представления.
В этом гениальная придумка мироустройства: ты должен понимать, что будешь нести ответственность за своих детей. Что тебя должно заставить жить по-евангельски? Именно это понимание. И какая разница, сколько лет ребёнку? Даже если он уже взрослый. Иногда понимаешь, что не можешь уже повлиять на что-то. Но всё равно ты должен исполнять родительский долг. А там уже – как получится.
— Вы думаете о том, чтобы передать детям своё дело?
— Конечно. Представить, как ты в старости находишься рядом со своим ребёнком и вы занимаетесь одним делом — это самый лучший вариант. У кого-то это получается в реальности. Я, во всяком случае, надеюсь, что ещё сохраняю шансы. Хотя Ваня и недоучился год в художественной школе, его творческие наклонности могут сработать — занятие творчеством в любой области, в том числе и в кожгалантерее, дают возможность самореализации.
Думаю, что заставлять нельзя, но предлагать всегда надо. Вероятно, и ребёнку хорошо, если он знает, что у него всегда есть возможность заняться чем-то близким и понятным — ведь они всё равно с детства в этой всей кухне. Я не предлагаю им настойчиво, но они знают, что всегда есть возможность прийти в мастерскую и поучиться.
Картина Алексея Максакова.
Художник и предприниматель Алексей Максаков о том, как одновременно существовать в бизнесе, сохраняться в искусстве и воспитывать детей. У него своя кожгалантерейная мастерская в Петербурге, нет художественного образования, зато есть огромное желание рисовать: не для выставок – для себя. Из троих его детей только старшая дочь Юля (23 года) окончила музыкальную школу. Вторая дочь Варя (16 лет) музыкалку бросила и мечтает пойти в медицину, а сын Ваня (18 лет) недоучился в художественной – не будешь же там силой держать. При этом, Алексей Максаков все равно уверен, что «стремление к творчеству – свойство каждой души, а люди – соработники Творца». Просто проявляться это может по-разному. И даже если это твои дети, которым очень хочется передать то, что любишь, знаешь и умеешь, они могут самовыражаться по-своему. Все началось с фенечек — Вы начали своё дело в 90-х — это было что-то вынужденное? Были ли другие амбиции? Например, заниматься только живописью? — Я учился в институте, а по вечерам писал картины. Ни то, ни другое не приносило никаких доходов (смеётся). А моя мама всегда шила. Как-то мой институтский приятель попросил её сшить кожаную куртку, и остались обрезки, из которых я сделал браслеты. Тогда многие носили такие, еще они называются фенечками. В то время Гостиный двор ремонтировался и был со стороны Невского проспекта закрыт забором, на котором вывешивалось огромное количество прокламаций – это называлось «Стеной гласности». Народу разного было много: демократы, анархисты, монархисты, рядом бандиты… Появилось много новых печатных изданий, которые продавали дети, студенты или сами активисты. Среди торгующих газетами у меня был знакомый. Я попросил его сверху на газеты положить эти браслетики – отдал ему штук десять и полчаса погулял по Невскому. Вернулся, а он мне отдал 80 рублей – по тем временам это была очень приличная сумма, ещё в ходу были старые советские деньги. Это было самое начало 90-х. Всё шло поэтапно. От женских и мужских украшений я перешёл к ремням и поясам. Первые три-четыре года я работал один. Хотя у нас была творческая группа – мы общались между собой, помогали друг другу купить какие-то материалы, инструментиками разжиться. Никакого образования, наставничества мы не имели, то есть всё это – только опыт. С одной стороны, мы потеряли очень много времени, пока сами прошли этот путь и достигли чего-то, с другой – мы не были отягощены правилами. Так мы начали работать с материалами, которые в этой области ранее не использовались. Параллельно я продолжал учиться в педагогическом институте имени Герцена. Диплом у меня учителя истории. Но почти сразу я понял, что в школе работать не буду. Когда я первый раз пришёл на практику в школу, мне там очень не понравилось – много людей, которых нужно контролировать. Эта ответственность меня, вероятно, испугала. Я почувствовал, что всё равно буду стремиться в свой «улиточный панцирь». Мне очень хотелось иметь свою мастерскую. Это как раз то место, своя территория, где ты существуешь, находишь какой-то мир внутри себя и строишь его вокруг. Семья, кожгалантерея и «идеальный день художника» — Семья – это тоже такой мир? — Нет, семья мной всегда воспринималась традиционно. У моих родителей была полная семья, у старшего брата, и я понимал, что у меня будет точно так же. А творческая реализация была для меня новым ощущением потому, что в семье моих родителей никто этим не занимался. И среды общения – с художниками, ещё с кем-то таким – у меня не было и до сих пор нет. С одной стороны, это плохо, с другой – хорошо. Иметь выход в эту среду по необходимости неплохо, но постоянно в ней общаться я бы не хотел. Алексей Максаков с супругой. У меня никогда не стояло выбора: семья или творчество. Я это для себя не разделяю. Тем более, что с годами это всё пришло к таким формам, что противоречия не возникает. Единственное, я бы хотел, чтобы основная работа – кожгалантерейная – занимала намного меньше времени, чтобы можно было больше заниматься живописью. Как я себе представляю идеальный день художника: просыпаешься и, не вставая с кровати, делаешь какие-то наброски, которые впоследствии могут перерасти в нечто большее. Человек ведь не может всё время стоять у мольберта и писать, писать. Нужно делить творческий процесс на какие-то этапы. Потом идёшь готовить холсты, потом работаешь с уже готовыми набросками, приводишь их к каким-то размерам. Ещё у тебя есть уже начатые работы – можешь какое-то время посвятить им. Это очень важно, когда никуда не торопишься и постоянно себя контролируешь – что тебе сейчас нужно и что у тебя получается лучше всего. Возникла какая-то идея, ты взял холст и сделал эскиз. Можешь его оставить на время, потом вернуться и ещё на него посмотреть. Вечером, бывает, три-четыре часа поработаешь за мольбертом – физически устаёшь. Ведь это действительно тяжело – стоять в напряжении, под разными углами зрения всё это рассматривать, ловить свет. Но отвлёкся, возвращаешься к эскизу и живёшь с ним, разговариваешь с ним – он тебе нравится или не нравится, или ты его боишься. Причём он может пугать тебя по-разному. Иногда видишь, что это не твоё, но тебе хочется это сделать. Или видишь, что хорошо получилось сейчас и боишься это испортить потом. И вот если поймал волну, можешь остаться на какой-то глубине, можешь ещё глубже в это нырнуть, а можешь всплыть. Но между этим всем, конечно, семья – самое главное. Им показываешь наброски, что-то обсуждаешь. — Как семья относится к вашему творчеству? — С пониманием, во всяком случае (смеётся). Дети особого интереса не проявляют. Я так понимаю, это объясняется тем, что они выросли среди этого: сколько дети себя помнят, картины на стенах висят. Другое дело, если возникает сюжет или какая-то форма, которые их могут затронуть. Например, очень интересный сюжет возник в Крыму во время летнего отдыха: мы спускались по склону и держались за руки, чтобы никто из нас не упал вниз, а солнце было у нас за спиной – и мы все одновременно увидели нашу тень, которая очень длинной проекцией легла на склон. Это был готовый сюжет для картины. В этом всё: солнце, любовь, дети, отдых, счастье. Картины нет, но есть эскиз. Фото из семейного архивам Максаковых. Рождение идеи и работа над эскизом – это самое интересное. Здесь больше всего выражена творческая составляющая. А когда начинаешь это воплощать, нужно проявить упорство. Бывает, приложишь много труда и видишь, что не вытягиваешь эту тему – нужно найти в себе силы переделать это всё. Можно не один раз переделывать. Может вообще не получиться. И это моё слабое место – отсутствие профессионального образования: я часто не могу нарисовать то, что вижу. Или понимаю, что мне воплощение какого-то замысла будет стоить такого труда, что не берусь за него. — А как дети воспринимают вашу работу? — Думаю, что они воспринимают её, как продолжение нашей общей семейной жизни. О том, кем работает их папа, мои дети говорят по-разному. Как правило, говорят, что кожгалантерейщик. Поскольку они понимают, что единственный доход семьи связан с этим, то моя профессиональная принадлежность определяется так. Про то, что я художник, они говорят очень редко, в каких-то общих разговорах. Во всяком случае, я не слышал, чтобы они между собой или своим друзьям говорили: «У меня папа – художник». Вот соседи по даче почему-то воспринимают как художников и меня, и моего тестя. Возможно потому, что мы оба носим бороды, а тесть ещё в своё время ходил по деревне в чёрном берете (улыбается). Картина Алексея Максакова. Бизнес без риска и без конкуренции — Малый бизнес — это риск. Вы сознательно на него шли? Когда вы начинали, у вас были запасные варианты, чтобы прокормить семью? — Варианты с риском не для меня. Могу сказать: за всю жизнь я взял кредит только однажды – когда мы купили стиральную машину. Хотя запасного варианта, чтобы прокормить семью, у меня на сегодняшний день нет. А до 40 лет я думал, что в случае чего могу пойти работать в школу. Другое дело, что в начале 90-х у школьного учителя была мизерная зарплата и отсутствие всяческих перспектив. На самом деле этот вопрос меня волновал – как долго существовать в бизнесе и как сохраниться надолго в искусстве? Для бизнеса я придумал такую формулу: конкуренции не существует в принципе. То есть вот об этом не нужно думать никогда. Это не психологический выверт такой, не самовнушение, это убеждённость в том, что если человек честно делает свою работу, если не пытается кого-то обманывать, если не ищет быстрых больших денег – тогда никаких особенных опасений возникать не должно. Такая убеждённость подтверждается и моим личным опытом, и опытом многих людей, с которыми я работал на протяжении всех этих лет. Конечно, бывают обстоятельства непреодолимой силы, но они бывают в любой области – например, ты можешь заболеть, потерять трудоспособность и тому подобное. Конечно, какой-то бизнес может и не выжить. Но человек, который откроет ремонтную мастерскую, будет существовать. Это не история с высоким доходом, это одна из альтернативных форм выживания: можно пойти работать на государственное или частное предприятие, а можешь заняться чем-то сам. То есть конкуренция есть – как явление экономического характера, её невозможно отменить. Её нет у меня в голове для меня самого (улыбается). Когда я захожу в кожгалантерейный магазин и вижу разнообразие товаров, всегда себя спрашиваю: «А кто покупает твое?» Ответа не нахожу и понимаю, что нужно просто вернуться в свою мастерскую и работать. Заказы, как правило, есть. Если нет – то я работаю на склад и разрабатываю новые модели. Обновление ассортимента не должно останавливаться никогда – в буквальном смысле: ты едешь куда-то, идешь, ешь и смотришь на людей. Рассматривая их, я нахожу информацию о сочетаниях цветов и стилей, о том, что для них органично, удобно, функционально. — Насколько стабильно вы себя чувствуете? — В моём восприятии существует какой-то религиозный план. С его помощью я для себя решаю очень много вопросов, в том числе и связанных с предпринимательской деятельностью. Это касается общения с работниками, с
Источник: